Белая уточка

В тридевятом царстве, в тридесятом государстве жил-был молодой князь. Всем он был хорош – и умён, и статен, и пригож.

Женился князь на юной княжне. Красавица была писаная: очи синие, лучистые; лицо белое и чистое; брови чёрные, уста малиновые, золотая коса до самого пояса. Не мог князь налюбоваться княгинею, не мог отпустить её ручку белую, всё говорил ей слова хорошие, всё обнимал за талию осиную.

Но пришла в те края война, налетела туча грозная, накатилось войско поганое, нет числа лютым ворогам. Призвал князь дружину верную, собрал войско храброе. Впереди у них путь неблизкий, ждёт их труд ратный и не вернутся многие...

– Ты послушай меня, жена-голубушка, запомни слова мои, сохрани мой завет. Не выходи из палат княжеских, не слушай речи недобрые, не водись с человеком злым, не дружи с силой нечистою, – молвил князь жене перед отбытием.

Долго прощался князь, будто сердце рвал надвое, да делать нечего – уехал, ведь землю отчую защитить надобно. А княгиня его совет крепко запомнила. Заперлась она в хоромах княжеских, целыми днями ткала-работала, не с кем было и словом обмолвиться.

И вот пришла к ней женщина – не молодая и не старая, не богатая и не бедная, с виду добрая и душевная. Поделилась с ней княгиня своей тоской, разделила с ней свою грусть-печаль. Повздыхала новая знакомица, с княгиней вместе поплакала. Той чуть легче стало на сердце.

– Зачем спряталась ты от света божьего? – спросила женщина. – Аль калека ты немощна, аль уродина? Выйди в зеленый сад, полюбуйся на лето красное. Грусть-тоска твоя с ветром развеется, всю печаль твою солнышко высушит.

Не хотела княгиня идти, слова мужнины вспоминаючи. Но не отступалась и подруга новая: иди, мол, да иди – в свой же сад, не в края чужбинские.
"А чего б не пойти? Уж столько солнышко не видела, с ветерком не здоровалась. Далеко не пойду, а в саду княжьем погуляю", – подумала княгиня. И пошла.

В саду княжьем бил ключ – родничок весёлый с водицей студёной. Разливался он в ручеёк, перетекал в реченьку.
– Искупаемся, княгинюшка? Солнце палит, мочи нет. От жары вон и травушка сохнет, и цвет к земле пригибается, – предложила женщина.

Отказалась сперва княгиня, да напекло ей макушку-головушку, захотелось ей освежиться, в студёную воду окунуться.
– Правда твоя, милая, душит зной, палит ясное солнышко. Искупаемся!

Тут на землю с веточки опустилась сорока-белобока – птица непростая, учёная. Расставляла птица крылышки, в ноги бросалась княжеские, не пускала к воде, отталкивала.

Не поняла княгиня совета мудрого. Скинула платье, окунулась в водицу студёную.

Женщина тоже разделась, в воду прыгнула, по спине княгиню ударила, колдовское слово молвила:
– Ты плыви, плыви белой уточкой! Уплывай вдаль по быстрой реченьке!

В тот же миг обратилась княгиня в белую уточку, поплыла вдаль по быстрой реченьке, слёзы горькие в воду роняючи. А сорока с ней рядом летела, подбадривала.

Подняла ведьма платье княжеское, нарядилась девицей красною, отбелила лицо белилами, навела красоту румянами.
Прикинулась она княгинею, села в хоромах, князя ждёт.

Приехал князь с поля ратного, привёл войско-дружину усталую. Только ворота скрипнули, только собаки радостно тявкнули, а уж бежит ведьма к князю, ручки ему целует, к сердцу его прижимает. Князь в ответ её голубит, милует, в уста целует крепко, по жене соскучившись.
Не распознал князь подмену, не учуял обман.

Поселилась белая уточка на реченьке, в камыше густом около лесочка высокого. Снесла она вскорости три яичка блестящих, беленьких. Вывела она деточек: двух старших – крепеньких, а третьего – заморыша. Родились сыновья не утиной породы, а человеческой.

Быстро росли княжичи. Тётушка-сорока и матушка научили их рыбку удить, из веточек шалашик строить, из лоскуточков рубахи шить.
– Везде гуляйте, деточки, да не ходите в сторону полуночную, живёт там ворог окаянный, ведьма проклятая! Сама она доброй прикидывается, но только вы ей доверитесь – погибель вас ждёт страшная! – наставляла сыночков уточка.

Не слушали детки наказ материнский, частенько на север поглядывали. Пошли они раз в лесочек – там ягодка, тут грибочек. И завела их тропка лесная в запретную сторону, привела их на княжеский двор.

Увидела их ведьма, распознала чутьём деток княжеских. От злости свело ей лицо судорогой, от бешенства заскрипели её зубы, чуть не выкрошились. Позвала она ребят в палаты высокие, угостила их яствами диковинными, уложила их спать на перины пуховые.

А сама велела разжечь огонь, да пожарче, навесить котёл, да побольше, наточить ножи, да поострее.

Два старших брата сразу уснули на перинах мягких. А заморыш не спал, слова матушкины вспоминал про ворога окаянного, ведьму проклятую. "Уж не княгиня ли?" – думал он.

Глубокой ночью услышал он голос ласковый из-за двери. То ведьма пришла, спрашивает:
– Уснули, деточки, али нет?

А заморыш отвечает ей:
– Не уснули мы, мысль гадаем да думу думаем – уж не хотят ли нас троих погубити, не желают ли порезати? Чуем мы, что разжигают пламя алое да под котлами медными, а ножи булатные уж наточены.

Ушла ведьма в сад, погуляла, побродила по околице и снова под дверь пришла, спрашивает:
– Уснули, деточки, али нет?

Теми же словами отвечает ей заморыш:
– Не уснули мы, мысль гадаем да думу думаем – уж не хотят ли нас троих погубити, не желают ли порезати? Чуем мы, что разжигают пламя алое да под котлами медными, а ножи булатные уж наточены.

Смекнула ведьма, что лишь один голос отвечает ей. Отворила дверь потихоньку, вошла без скрипа в комнату. Обвела братьев мёртвой рукой – тут же душа из них вон вылетела, тотчас они и умерли.
Но вода в котлах уж остыла и огонь потух, не стала ведьма братьев резати.

Проснулась рано поутру белая уточка, стала кликать деточек, да никто не бежит, не отзывается. Кольнуло сердечко: поняла матушка, куда ушли её деточки. Позвала она сороку-подруженьку, взмахнули птицы крыльями, полетели на княжий двор.

С высоты увидела своих деточек. Те лежат на зелёной травушке, сами белые да холодные, словно зимний снег.

Бросилась к ним, сердешная, обняла их крыльями, закричала-завопила жалобно, будто душу её горемычную пополам режут ржавым ножиком:
Кря, кря, мои деточки!
Кря, кря, голубяточки!
Я нуждой вас выхаживала,
Я слезой вас выпаивала,
Тёмную ночь недосыпала,
Сладок кус недоедала!

Увидал это князь, подивился.
– Жена, слышишь ли? Утка плачет-убивается, человеческим голосом причитает.
– Знать то дух лесной нечистый, пришёл за телами детскими. Слуги, гоните злую утку со двора!

Прибегут слуги, прогонят уточку ухватами-мётлами. Да только уйдут они – мать снова к деточкам бросится:
Кря, кря, мои деточки!
Кря, кря, голубяточки!
Погубила вас ведьма старая,
Ведьма старая, змея лютая,
Змея лютая, подколодная:
Отняла у вас отца родного,
Отца родного — моего мужа,
Потопила нас в быстрой реченьке,
Обратила нас в белых уточек,
А сама живёт — величается!

Услыхал князь те слова правдивые, горькие – встрепенулось его сердце, во двор он выбежал.
– Поймайте мне уточку!

Как не пытались слуги птицу изловить, та не давалась им, летала по двору. А князь только руки протянул – она тут же к нему села, успокоилась.

Князь обнял её за крылышко, молвил слово волшебное:
– Коль не уточка ты, не птица, а жена моя молодица, то явись, береза белая, позади, а красна девица – впереди.

Тут же выросла позади князя берёзка белая, а перед ним явилась красна девица. В девице узнал он свою женушку. Бросились они друг друга обнимать, к сердцу ласково прижимать.

Позвала княгиня сороку, верную свою подруженьку. Поклонилась ей низко, с почтением, привязала к лапкам две скляночки.
– Ты лети, лети, белобокая, к колдовским, к тайным источникам. Принеси мне, любезная, в одной скляночке водицы живящей, во второй – говорящей!

Полетела сорока тропой незримой к тайным источникам. Принесла водицы в скляночках. Побрызгали на деток водицей живящей – они ожили, побрызгали говорящей – они заговорили!

Вот так и соединилась семья княжеская. И жили они долго и счастливо, новых бед не знали, а старые забывали.

А на ведьму-злодейку сорока водой из двух скляночек брызнула. От воды говорящей отнялся у ведьмы язык, от воды живящей обратилась она в змею подколодную. Уползла змея в глубокую нору, с тех самых пор никто её и не видывал.