Тихий Дон, часть 1-я

Издавна жили в придонских степях лихие вольные люди – казаки. Не было среди них ни помещиков, ни крепостных. Жили они по своим законам, прилежно обрабатывали свои обширные плодородные земли, веровали в бога, обучали сыновей с малых лет воинскому делу. А главным долгом своим почитали они службу Отечеству.

Донские казаки на картине Сергея Александровича Гавриля́ченко

Первые упоминания о казаках в официальных документах датируются 14-15 веками. Постепенно казацкие селения продвигались с верховий Дона к низовьям, вместе с перемещением на юг границы Русского царства. Донцы́ принимали у себя беглых крестьян, и те тоже становились вольными казаками. Тогда говорили: "С Дона выдачи нет".

Река Дон с притоками

В 1570-м году, при царе Иване Грозном, было официально образовано Донское казачье войско. Это самое первое и самое старшее казачество России.

Во второй половине 18-го века, уже при царице Екатерине Великой, Россия окончательно присоединила земли Крымского ханства и Турции в Северном Причерноморье и Приазовье. Таким образом весь Дон до самого устья стал российской рекой. Казацкая автономия – Область Войска Донско́го включала в себя современную Ростовскую и Волгоградскую области, север Краснодарского края, часть Донецкой (*до 1924 года Донецк назывался Ю́зовкой) и Луганской областей.

На станице Вёшенской, на самом краю хутора Татарского, жил казак Пантелей Прокофьевич Мелехов – крутой нравом, уважаемый людьми хозяин. В молодые годы он послужил Родине, в память о чём осталась хромая левая нога – неудачно упал с лошади.

В 1912-м году старший сын Пантелея Прокофьевича, Петро Мелехов, уезжал в майские лагеря. Майские лагеря – это регулярные сборы для казаков, которые отслужили действительную службу и находились на льготе в строевом разряде.

Петро оставлял дома молодую жену Дарью, казачку видную и ладную.

Младший сын Пантелея Прокофьевича, Гришка пока оставался дома. Не пришло ему ещё время идти на службу.

У Пантелея Прокофьевича была ещё дочка Дуняша – бойкая, миловидная девчушка, любимица отца.

Жену Пантелея Прокофьевича, мать семейства, звали Ильиничной. Некогда она была первой красавицей на станице. Годы забрали её красоту, но не забрали трудолюбие, хозяйственность, кроткий и весёлый нрав. Все Мелеховы жили одним большим дружным двором. И стоял тот двор почти у самого Дона.

Ближе к реке был только один дом – там жил сосед Мелеховых, крепкий казак Степан Астахов. В ту пору Степану тоже нужно было ехать в лагеря.

Гришке Мелехову с первого взгляда понравилась жена Степана, красавица Аксинья.

– Степан твой собрался? – спросил Гришка у Аксиньи на берегу реки.

– А тебе чего? Ну собрался.

– Будешь скучать? А то иные бабы рады, как мужей проводят.

– Вот женишься и узнаешь. Но лучше не женись, скукота одна. Не мешай идти, а то люди увидят, бог знает что подумают.

Провожая Петра, Дарья в слезах протянула ему узелок с припасами, крепко поцеловала и перекрестила на дорожку. Жизнь у казака опасная – коли война, так ему первому на фронт идти.

Провожали своих родных и другие станичники. Площадь наполнилась бабьим плачем, удалыми песнями, конским ржанием.

Мелеховы отправились на сенокос. Пантелей Прокофьевич и Гришка косили густую степную траву, оставляя за собой аккуратные ряды. Бабы переворачивали скошенную траву, чтобы она быстрее сохла.

Аксинья работала с соседями, чтобы потом получить свою долю сена. В обеденную жару девушка легла под телегой отдохнуть в тенёчке. Гришка тут же лёг рядом, хотел погладить её.– Ты чего это? – испугалась Аксинья.– Волосы у тебя дурнопья́ном пахнут, цветком энтаким.– Пусти, закричу! – пригрозила Аксинья.Гришка нехотя встал, ушёл.

Вечером, после усердной работы, казаки и казачки сели кушать. Над рекой и степью разливались красивые донские песни.

Едва на Дон опустилась ночь, Гришка прокрался к Аксинье и крепко поцеловал её. Аксинья не противилась, на самом деле младший Мелехов ей сразу приглянулся.

– А если услышат? – спросила Аксинья.

– Не услышат, – Гришка подхватил её на руки.

– Пусти, сама пойду, – Аксинья окончательно поддалась искушению.

Через несколько дней Платон Прокофьевич зашёл в лавку к купцу Сергею Платоновичу Мохову, чтобы купить ткани.

– Что, сына задумал женить, а сам ни гу-гу? – с непонятной насмешкой в голосе спросил купец.

– Покеда не собрался, – ответил Мелехов.

– А я от людей слыхал, что ты Аксинью Астахову в сно́хи берёшь, – ухмыльнулся Мохов.

Пока Мелехов был рядом, люди сдерживались, опасаясь его гнева. Но только он отошёл подальше, и рассмеялись все, кто был в лавке.

Не заходя домой, Пантелей Прокофьевич набросился на соседку Аксинью:
– Ты что ж это, мужнин след не остыл, а ты хвост на бок? Курва, мало тебя били? Чтобы ноги твоей на моём базу́ (*дворе) не ступало! И мужу твоему всё пропишу!

Аксинья сначала слушала молча, опустив глаза, а потом разозлилась:
– Ты мне кто – свёкор? Ты чего меня учишь? Я тебя, дьявола хромого, в упор не вижу! Иди отсюда! Пиши хоть нака́зному атаману, а Гришка мой!

Пантелей Прокофьевич пытался возражать, но Аксинья замахнулась на него коромыслом, и пришлось отступить с позором.

Дома Пантелей Прокофьевич замахнулся на сына палкой:
– За что? – возмутился Гришка, схватившись за палку.

– Не пакости соседу, не таскайся! Не срами отца! – злился старый казак.

Гришка вырвал палку из рук отца и сломал её об колено.

– Да я тебя на сходе запорю! Ух, чёртово семя! – разъярился Мелехов-старший. – Я тебя на Марфутке-дурочке женю!

Гришка выскочил из комнаты. Пантелей Прокофьевич вышел на крыльцо, немного подумал, а потом вернулся и крикнул сердито:
– Женю щучьего сына!

– Через девять дней Степан приезжает, – сказала Аксинья, обнимая Гришку. – Не боисся?

– Мне чего бояться? Ты жена, ты и бойся. Степан не главное. Батя меня женить собрался на Наталье Ко́ршуновой. Она хоть и красивая девка, да не люба мне. Я бы на тебе женился, другие мне не надобны.

– А давай уедем? – предложила Аксинья.

Григорий подумал и ответил:
– Да не, куды я от хозяйства денусь? И на службу мне на тот год.

В станицу вернулись казаки, среди них и Степан. Само собой, ему рассказали, что Аксинья гуляла с другим. Астахов зашёл домой, взглянул на жену.

– Ну, Аксинья? – спросил он.

– Не таюсь, грех на мне, бей! – ответила Аксинья.

Но муж пока не стал бить Аксинью.

Степан попросил поесть и сел за стол. Аксинья уже было обрадовалась, подумала, что ей всё сойдёт с рук. Однако, поев, муж приступил:
– Расскажи, милаха, как мужа ждала, мужнину честь берегла? Ну!

Казак ударил жену наотмашь – так, что она отлетела к самым дверям.

Аксинья с трудом поднялась, побежала на двор. Степан догнал её и начал бить – без жалости, точно врага на войне.

Гришка увидел это и бросился на помощь возлюбленной. Степан был выше и сильнее, поэтому Петро пришёл на помощь брату. Но даже вдвоём Мелеховы с трудом справлялись со Степаном. Дрались жестоко, в полную силу. Каждый считал, что бьётся за правое дело.

Неизвестно, чем закончилась бы драка, может, и до смертоубийства бы дошло. Но вмешался проходивший по улице Христо́ня – дородный казак, самый сильный в округе. Он разнял дерущихся.

– Разойдись, не то враз к атаману отправлю! – сердито закричал Христоня.

Казаки послушали товарища и разошлись по домам.

Пантелей Прокофьевич, Ильинична и сваха Василиса пришли к Коршуновым сватать Наталью.– У вас товар, у нас купец, – сказал Мелехов. – Не снюхаемся ли случаем?Отец, Мирон Григорьевич, не хотел выдавать дочь за Гришку. Но Лукинична, мать Натальи, была не против. Она позвала Наталью, чтобы та показалась сватам.

Наталья робко вошла в светлицу. Смотрины – день особый в девичьей судьбе, девушки и ждут его, и страшатся. Вдруг выдаст отец за старого, толстого купца ради денег? А ослушаться отцовской воли – такого на Дону отродясь не бывало. К великой радости своей Наталья обнаружила, что её выдают за Гришку Мелехова, казака удалого и пригожего. Чего греха таить – Гришка давно нравился Наталье. Девушка улыбнулась, очень довольная своей судьбой.

После смотрин Гришка встретился в подсолнухах с Аксиньей.

– Мочи нет, – пожаловалась Аксинья. – Бьёт, ирод проклятый, кажный день, всю кровь из меня выпил. И ты хорош – напаскудил и в сторону.

Казачка заплакала, а Гришка ответил со вздохом:
– Кончилась наша любовь. Подумал я, что надо нам дальше жить. Давай прикончим энту историю раз и навсегда.

Аксинья ушла в слезах. А Григорий задумался о новой жизни – он становится семейным казаком, негоже ему шастать по соседкам.

Через пару дней сыграли свадьбу. Гостей собралась полная хата. Кто не помещался за столом, те стояли под стенками. А кто не помещался в доме – гуляли во дворе.

По традиции, гостям подносили чарки с водкой на разносе. Гости брали водку и говорили:
– Дарим молодым шаль турецкую!

– Дарим молодым рябого бычка!

То и дело кто-нибудь из гостей поднимался и кричал:
– Горько!

И тогда молодые вставали и целовались.

После застолья заиграла музыка, начались весёлые танцы. Наталья была счастлива, свадьба её прошла весело, всё было как у людей. А Григорий, как ни старался, не мог выкинуть из головы Аксинью.

Тем не менее, Григорий Мелехов старался не обращать на соседку-красавицу внимания. Как-то раз он занимался на базу по хозяйству, а Аксинья окрикнула его:
– Ну как живёшь-любишься с молодой женой?

– Ничего, живём.

Григорий волей-неволей сравнивал жену с соседкой. Наталья была романтичной, скромной и тихой девушкой. Обнимая её, Гришка всякий раз вспоминал пылкие, горячие ласки Аксиньи.

Пантелей Прокофьевич и Ильинична души не чаяли в молодой невестке. Та вставала затемно, помогала свекрови по дому. Потом Ильинична отправляла Наталью досыпать.

– Слышь, баба, – говорил хозяин, – ты Наташку не буди, она и так днём мотает. Ты Дарью стегай, с ленцой баба, порченная – щёки румянит, брови чернит.

– Твоя правда, – отвечала Ильинична, – пусть молодые первый годок покохаются (*полюбятся).

Пантелей Прокофьевич утром отправил Гришку на луга траву косить.

– А Петро не подсобит? – спросил Гришка.

– Они с Дашкой на мельницу поедут, – пояснил отец.

На мельнице собралась огромная толпа. Люди толкались, злились друг на друга, спорили из-за любого пустяка. Слово за слово, дошло до драки между казаками и украинцами. Украинские сло́боды тянулись от хутора Нижне-Яблоно́вского до Ми́ллерова на 75 вёрст, и переселились они в те места издавна. Весь немалый двор мельницы вскоре огласился злыми криками и бабьим воем.

Один старик-тавричанин придумал, как унять драку, чтобы не дошло до смертей. Он запалил факел и поднёс его к соломенной крыше амбара.

– Запалю! – диким голосом закричал тавричанин так громко, что услышали его и на соседних хуторах.

Драка унялась. Никто не хотел пожара, ведь в такую жару огонь мигом с амбара на мельницу и на хуторские хаты перекинется.

Украинцы, бывшие в меньшинстве, под шумок собрались и уехали. Казаки хотели было догнать их, но на выезде с мельничного двора им дорогу перегородила бричка, в которой сидел незнакомый человек. Это был Штокман Иосиф Давыдович – слесарь, столяр, революционер и член РСДРП.

Штокман расспросил казаков, в чём дело, те объяснили.

– А ты сам-то кто таков, часом не цыган? – спросил один из казаков.

– Нет, я русский, как и вы, – с достоинством ответил Штокман, – ведь казаки произошли от беглых крепостных, которые селились на Дону.

– Ишь ты, поганка, в мужики нас записал, – возмутился казак.

Казаки очень гордились тем, что были свободным воинским сословием, а на мужиков (крестьян) поглядывали свысока.

Штокман поселился у вдовы Лукешки. Он привёз с собой много книг – исторических и политических, по большей части запрещённых цензурой как опасная революционная литература. Штокман вёл среди казаков агитацию, сея недовольство существующим строем. Его слова находили живой отклик среди казацкой бедноты.
Чаще всех к Штокману приходил Мишка Кошевой (он с журналом в руке), старинный друг Гришки. Иван Алексеевич Котляров, машинист, уважаемый в округе человек, тоже частенько заглядывал (он по правую руку от Штокмана).

Гришка с женой закончили косить к вечеру, поели и забрались спать на телегу. Наталья положила голову мужу на плечо.– Чужая ты какая-то, – высказал Григорий то, что давно на душе наболело. – Как энтот месяц – не холодишь, не греешь. Не люблю я тебя, не гневайся, сердцу не прикажешь.Наталья заплакала – тихонько, но очень горько.

Дома Пантелей Прокофьевич приступил к сыну:
– Наталья уходить собирается к родителям. Это срам и грех, но вина не на ней, а на тебе! Не будешь с женой жить – иди с базу куда глаза глядят!

– Не во гнев скажу, батя, не я женился, вы меня женили! Пусть уходит Наталья, коли хочет.

– Тогда и ты иди!

– И уйду! – решительно крикнул Григорий и пошёл прочь из хаты.

Наталья бросилась за мужем:
– Гришенька, вернись!

– Пропади ты, разнелю́бая! – зло сказал Григорий, уходя со двора.

Гришка пошёл к Лукешке, у которой жил Штокман, чтобы найти Мишку Кошевого.

– Я у тебя заночую, можно? – попросил Гришка друга.

– Поругался что ли? Ну ночуй.

Ближе к ночи пришли домой к Кошевому. Мишка жил бедно, ужин у него скудный был – хлеб да вареная картошка.

– Как жить думаешь? – спросил Мишка.

– Как люди живут.

– Люди, Гришка, живут по-разному. Тяжело тебе будет без привычки.

– Пойду батрачить к генералу Листни́цкому в имение.

– Какой из тебя батрак? – рассмеялся Мишка. – Смотри как бы гордость не взыграла.

В последнее время Степан чуть не каждую ночь уходил играть в карты. Аксинья едва дождалась его ухода, открыла сундук и забрала свои самые нужные вещи.

Когда Аксинья пришла на условленное место, Гришка уже ждал её. Казачка обняла любимого, а потом схватилась за живот.

– Ты чего? – забеспокоился Мелехов.

– Так, ничего, сейчас пройдёт.

– Не боисся, что доведу до первого яра и спихну? – с усмешкой спросил Гришка.

– Всё одно, уже доигралась.

Григорий и Аксинья поселились в Ягодном – имении старого генерала Листницкого Николая Алексеевича.

Генерал выделил им большую комнату во флигеле. Аксинья стала стряпухой – готовила еду для наёмных работников. Григорий ухаживал за лошадьми, работал кучером.

Аксинья приглянулась Евгению, сыну генерала. Однажды, когда Гришки не было дома, Евгений пришёл к ним в комнату, уселся на стул и молча смотрел, как работает Аксинья.

Но как только пришёл Гришка, Листницкий-младший тут же ушёл. Аксинья схватилась за живот.

– Больная, что ли? – спросил Гришка.

– Беременная я.

– А чего раньше молчала-то? – изумился Мелехов.

– Робела. Думала, что бросишь.

– Степанов ребёнок?

– Твой, Гришенька. На Спаса рожу.

Наталья написала Гришке письмо. Она попросила у мужа прощения и спросила, как ей жить дальше. Вскоре ей передали ответ. В записке было всего 4 слова: "Живи одна. Григорий Мелехов".

Холодные, равнодушные слова раскрошили девичье сердце на мелкие кусочки. Вне себя от горя, она схватила косу и вонзила себе в шею.

Зимой к Гришке и Аксинье неожиданно вошёл Пантелей Прокофьевич.– Ну, здоро́во живёте, – сказал, перекрестясь, старый казак.– Здравствуй, батя, – обрадовался Гришка.– Собирайся, сын, на службу. Я тебе справу привёз – седло, шаровары, шашку. Когда выступать, знаешь?– А то как! В другой день Рождества.

Заплакал ребёнок. Старший Мелехов подошёл к люльке.

– Казак? – спросил он у Аксиньи.

– Девка. Такая писаная – вся в Гришку.

– Ишь ты, – усмехнулся Пантелей Прокофьевич, глядя на малышку, – наших кровей.

Гришка вышел проводить отца.

– С женой, стало быть, не думаешь жить? – спросил Пантелей Прокофьевич, усаживаясь в сани.

– Стало быть, так.

– Ты гляди, не чужого ли ребёнка вскармливаешь.

– Чей бы он ни был, дитя не брошу.

– Наташка твоя спортилась с того разу. Жилу перерезала, кособочит шею. Мы её к себе заберём, не хочет она у родителей жить, – сказал отец и уехал.

Пришёл день Гришке отправляться на службу. Отец приехал в Ягодное, привёл сыну коня. Генерал Листницкий давал напутственное слово вытянувшемуся во фрунт казаку:
– За жену не беспокойся. Служи исправно. Дед твой молодецкий был казак. А ты держи себя достойно деда и отца. Ведь это отец твой в 1883-м году на императорском смотру́ получил первый приз за джигитовку?

– Так точно! – подтвердил Пантелей Прокофьевич и отдал честь генералу. Старый казак был очень горд тем, что генерал Листницкий помнит его заслуги.

– Дитё гляди. Поеду, – сказал Гришка Аксинье, вскочил на коня и поехал со двора.

Аксинья долго шла рядом, держа любимого за ногу и не решаясь отпустить его:
– Погоди, Гришка!

– Ну, будет тебе, – казак поцеловал любимую и ускакал.

18-го июля 1914-го года Наталья и Дуняша весело беседовали на крыльце.

– А Мишка Кошевой мне и говорит, мол, глаза у меня, как цветок лазури, – смеясь, поведала Дуняша. – А я ему в ответ – не бреши. А он божится, мол, так и есть!

По улице проехали две брички, полные людей в мундирах.
– Это ещё кто такие? – удивилась Наталья.

Дуняша побежала посмотреть на чужаков.

Это были полицейские из Ростова-на-Дону, они приехали к Штокману. Полицейские обыскали комнату Иосифа Давыдовича, нашли его книги.

– С какого года состоите в РСДРП? – спросил следователь. – И не отпирайтесь, вот справка из Ростова.

– С 1907-го.

– Читали рабочим эту книжонку? – следователь показал книгу.

– Читал стихи.

– Нет, вы читали запрещённую законом литературу. Собирайтесь, вы арестованы!

Штокмана увезли. Лукешка, полюбившая слесаря, разрыдалась и долго бежала за ним, пока не упала на землю. Мишка Кошевой поднял её и увёл домой.

В конце июля Мелеховы косили озимую пшеницу. Стояла жуткая жара.

Вдруг на поле появился казак – он скакал во весь опор, не жалея коня. У него на пике развевалось красное знамя.

– Споло́х! Споло́х! – кричал что есть мочи казак.

Пётр Мелехов и все остальные казаки вскочили на коней и помчали в станицу.

– Никак война? – спросила Наталья.

– Господи! – Дарья в отчаянии схватилась за голову.

На железнодорожном вокзале родные провожали казаков. Было очень шумно – гудки паровозов, бабий вой, приказы офицеров, песни и пляски под гармонь.

– Передавай привет Грише, – сказал отец Петру.

Мелеховы крепко обнялись на прощанье.