Тихий Дон, часть 4-я

Григорий Мелехов разочаровался в большевиках и перешёл на сторону белых. Он квартировался у немолодой казачки, у которой муж ушёл воевать за красных. Без хозяина дом обеднел, кормили одной картошкой. Григорий достал из кармана свёрток с сахарной головкой, развернул и поделил головку на равные части.

– Иди сюды, – позвал Мелехов хозяйкину дочку.

Та подошла, и казак протянул ей сахар – большую ценность по тем временам.

Приехали на телеге Пантелей Прокофьевич и Дарья, привезли припасы.

– Дальше донских границ решили не ходить? – спросил Пантелей Прокофьевич в доме за столом.

– Нет, а зачем? – ответил один казак. – Выбьем мужиков с Дона и по домам.

– Придавят чехов, потом по нам жмякнут всей силой, жижа потекёт, – сказал другой. – Одним словом – Россия!

– Не пужай, – буркнул Прохор Зыков.

Григорий приказал всем выйти, чтобы он мог побеседовать с родичами о своих делах.

– Был я давеча у Петра, он с 28-м полком за Калачом стоит. Они там неплохо поживились. Он дал мне чувал (*мешок) одёжи, коня, сахару, – молвил отец.

– Погодь, а ты не за этим ли заявился? – с подозрением спросил Григорий.

– А что такого? Люди беруть.

– У самого мало? – рассердился Григорий. – Да ты знаешь, что на германском фронте за такое расстреливали? Оставь это!

Григорий ускакал на заставу, а Пантелей Прокофьевич шарил по двору бедной хозяйки в поисках поживы. Он считал, что имеет законное право отбирать у семей красных всё что захочет, так как они – враги. Его поиски увенчались успехом, он обнаружил огромный котёл. Дарья и казаки помогли погрузить котёл на телегу. Потом старый казак нашёл почти новый хомут и забрал и его. Хозяйка кричала, умоляла оставить вещи, но Мелехов старший только рукой махнул.

В мае 1918-го года атаманом Войска Донско́го избрали генерала Красно́ва Петра Николаевича. Этот человек люто ненавидел Советскую Россию. Через много лет после Гражданской войны, уже во времена Великой Отечественной, он даже прислуживал фашистам. Он запомнился людям не как лихой казацкий генерал, а как гнусный предатель.

Краснова поддерживали Центральные державы – Германия и Австрия, которые на тот момент оккупировали всю западную Россию, от Прибалтики на севере до Крыма на юге. Краснов объявил о создании независимого государства под названием Всевели́кое во́йско Донско́е, при этом часть территории прежней Области войска Донского отошла немцам.

Восточная Европа в 1918-м году

11 ноября 1918-го года Центральные державы признали поражение в Первой мировой войне. Вслед за этим закончилась и германская оккупация Украины, Белоруссии, Крыма и прочих западных земель бывшей Российской империи. Белое правительство Дона, поддерживавшее тесные отношения с Германией, начало искать других союзников.

Подписание Первого компье́нского перемирия – акта о капитуляции Германии. Железнодорожный вагон близ французского города Компье́н, 11 ноября 1918-го года.

В ноябре в Новочеркасск прибыли военные эмиссары Англии и Франции. В их честь Краснов дал шикарный банкет, на который явился цвет белого движения Юга России. Каждое слово атамана переводилось для эмиссаров на английский и французский.
– Вы находитесь, господа, в историческом зале. Со стен на вас смотрят герои Отечественной войны 1812-го года. Было время, когда французы приветствовали своих освободителей – казаков атамана Платова и Денисова в Париже. Атаман Платов гостил в Лондоне. А теперь мы ждём союзные войска в Москве. Вместе мы войдём в Кремль ради мира и свободы!

Началась интервенция, то есть вторжение, иностранных войск в Россию. Это одна из самых позорных страниц в российской истории. Разнообразные белые правительства, не имевшие поддержки у собственного народа, призвали враждебные иностранные государства на помощь. Расплачивалась за эту "помощь" щедрая и многострадальная русская земля.

Зона, подконтрольная большевикам и армиям интервентов в 1919 году

Красные же опирались только на собственные, на народные силы. Понемногу, бой за боем, в победах и поражениях, сплачивались разрозненные отряды, чтобы стать единым могучим войском. Но до победы было ещё далеко.

– По врагам Революции, огонь! – скомандовал красный артиллерийский командир и залп накрыл станицу, которую заняли казаки Петра Мелехова. Ударили пулемёты.

Белые запаниковали, ударились в бегство.

– Казаки, куда же вы? – Петро Мелехов пытался остановить их, но никто его не слушал.

– За власть Советов! – Штокман повёл за собой пехоту. Красные шли в бой бесстрашно, в полный рост, хором распевая "Интернационал" – международный пролетарский гимн.

Петро прискакал на родной хутор, забежал в дом.

– Без погон приехал? – осуждающе спросил Пантелей Прокофьевич. – Ручкайся с братом, он вчера прибёг. Баб порадуй. А ты, Григорий, слазь с печи, разлёгся, как сурок.

– Пропали мы, батя, – сказал Петро. – Офицеров красные не милуют. Может, вы думаете оставаться, а я сбегу.

Бабы сказали, что тоже уйдут. А Пантелей Прокофьевич не на шутку рассердился, вскочил, затряс палкой:
– Цыц! Не бабское это дело решать! А дом? А скотина? Овцы, ягнята, кони? Всю жизнь наживал, а теперь что – бросить?

Петро махнул рукой, вытряхнул из узелка все пожитки:
– Ехать, так всем, а не ехать, так никому!

Бабы запрыгали от радости – они хоть и готовы были уйти, но дома всё же лучше.

– Ну, коли так – остаёмся, – решил отец и перекрестился на иконы.

Скоро на хутор пришли красные. Большой дом купца Сергея Платоновича Мо́хова конфисковали, вывесили на нём красный флаг. Теперь тут размещались органы Советской власти, местный революционный комитет, сокращённо – ревком.

Самого Мохова и его компаньона (слугу) Атепина арестовали за контрреволюционную пропаганду.

Председателем ревкома стал Иван Алексеевич Котляров, а его помощником – Мишка Кошевой.

В ревком пришёл Григорий Мелехов.

Сердитый у него вышел разговор с Мишкой и Иваном Алексеевичем. Григорий высказывал свои мысли, жаловался на обиды, нанесённые казакам Советской властью: и землю хотят забрать, и атаманов не дают выбирать, и мужиков во власть ставят, и много чего ещё. Котляров кипятился, защищал красных, потом разозлился на Мелехова не на шутку и обозвал его контрой и врагом Советской власти.

– Бывайте! – зло бросил Мелехов и вышел.

Не успела закрыться дверь за Григорием, как в ревком вошёл Штокман, которого прислали из политотдела армии. Мишка и Котляров бросились обнимать старого товарища, которого много лет не видели. Потом Штокман сел за стол, изучил списки на арест.
– А ведь не все в списке, – заметил Иосиф Давыдович. – Мелеховых нет. Пожалели старых друзей? А Подтёлкова помните? Фронт в 150 вёрстах, если сейчас Григория не взять, он опять втекнёт. Революцию, братцы, в перчатках не делают.

Мишка тут же вооружился и быстрым шагом пошёл из ревкома, чтобы задержать и привести Мелехова.

– Да всё уж, ищи ветра в поле, – сказал ему в спину Штокман.

Кошевой пришёл к Мелеховым. Дуняша увидела его и разрыдалась.

– Утекли? – спросил Мишка. – Ну ладно, пойду.

У ревкома собрался митинг.

– Мы так судим, – сказал однорукий казак Алёшка Шамиль, – что хотят коммунисты нас изничтожить, чтобы и духа нашего не было!

Зашумели казаки, многие думали точно так же, ведь красные уже семь человек с хутора расстреляли.

– Коммунисты хотят мира. А расстреляли мы врагов Советской власти, кровопийц, которые из вас, трудового казачества, пьют кровь, – ответил Штокман.

Штокман достал список, назвал поимённо всех приговорённых. В их числе были и Мелеховы – Пантелей Прокофьевич и Григорий. Но их пока не расстреляли, потому что не поймали.

Станичники зашумели. Они одобряли арест купца, а также самых богатых и наглых казаков. Но Мелеховы? Геройские, крепкие казаки, которых каждый в округе уважал? Это им невозможно было понять.

Штокман начал объяснять казакам, кто такие враги народа. Но тут к нему подошёл Кошевой и доложил:
– Связь со станицей прервана! Не то белые прорвались, не то ещё что!

В феврале 1919-го года донские казаки взбунтовались против Советской власти. Началось Вёшенское восстание.

– За казацкую волю! – пронеслось по степи, по хуторам и станицам.

Недовольные поведением красных бросились сводить с ними счёты. Мишку Кошевого свалили на землю, прокололи бок вилами, начали бить. Какой-то казак спас его – сказал, что на складе делят сахар, после чего мстители оставили Мишку и помчали за сахаром.

Мишка уковылял подальше, чтобы не убили, а ночью пришёл домой. Мать со слезами бросилась к нему на шею:
– Ради Христа, уходи! Днём приходили, искали тебя. Уходи, не то сгибнешь!

Мать была права. Мишка сел на коня и уехал в ночь.

Когда на родном хуторе установилась красная власть, Григорий убежал в чужую станицу и прятался в амбаре у приятеля. С началом восстания он вернулся домой, снова стал командовать сотней. Людей в отряде осталось немного, нужно было набирать новых. Мелехов пришёл к Степану Астахову.

– Что хотите делайте – берите коня, забирайте добро, а воевать не пойду. Навоевался, – сказал Степан.

Григорий пригрозил соседу расстрелом, и тогда тот согласился вступить в сотню.

Через некоторое время красные перешли в наступление. Петро и Григорий Мелеховы привели свои отряды для борьбы с ними.

– Патроны приберегай, уведи свою сотню влево, – сказал старший брат. – Красные, кажись, ставят батарею на Матвеевом кургане.

– Не по душе мне наша позиция, – поделился тревогой Григорий. – Обойдут нас с фланга.

– Да не, не обойдут, – отмахнулся Петро.

Григорий попрощался и увёл свою сотню.

Младший брат оказался прав. Красные неожиданно ударили по отряду Петра с фланга. Казаки дрогнули, побежали.

Выжившие, в том числе Петро Мелехов, схоронились в балке.

Командиры красных, Мишка Кошевой и Иван Алексеевич Котляров, закричали с обрыва:
– Эй вы, вылазьте! Всё одно побьём! Вылазь, Пётр Мелехов, предлагаем сдаться добром! Всё равно не уйдёте!

Казаки сдались. Мишка Кошевой приказал Мелехову раздеться, и тот снял полушубок, папаху. Петро понял, что его собираются убить.

– Кум Иван, ты ж моё дитя крестил, – жалобным голосом сказал Петро. – Не казните меня!

Котляров засомневался, отвернулся...

А Мишка Кошевой достал пистолет и застрелил Петра. Казнили и других сдавшихся в плен белых казаков.

Казаки Григория позже нашли тела убитых товарищей и на подводах привезли их на хутор. Бабы завыли, встречая мёртвых сыновей, мужей, братьев, отцов.

Две старухи набросились на Машутку Кошевую, будто она была виновата в том, что её брат Мишка расстрелял их родню.

Огородами, стараясь не попадаться людям на глаза, мать Мишки пробралась к Машутке. Они обнялись и заплакали с горя.

Потеря Петра стала страшным ударом для родных, тем паче для баб – Ильиничны, Дуняши, Дарьи, Натальи. Вне себя от горя, плача и воя, они смотрели на родное лицо и не могли смириться, свыкнуться с мыслью, что Петра больше нет. Ильинична схватилась за сердце – её, горемычную, уложили на лавку.

Григорий же с той поры затаил на красных лютую злобу.

– Чего выпятились? – крикнул Григорий на толпу, которая сопровождала подводу с Петром. – Всех на фронт! По коням!

Очень быстро Григорий стал командиром 1-й повстанческой дивизии казаков.

– Григорий Пантелеич, ты ж гордость наша, не дай в обиду! Опять нами генералы влада́ют, – пожаловался как-то вечером во время пьянки Христоня, – всю власть забрали.

– Ну так давайте Советской власти поклонимся, повинимся, – ответил Григорий. – Шучу я, пей.

– Григорий Пантелеич, мы для тебя кого хошь сместим – хоть Кудинова (*предводитель восстания), хоть генералов! – сказал Прохор Зыков.

– Добром уйдут – хорошо, нет, так двинем полки! – поддержали казаки.

– Хватит! – разозлился Григорий. – Нет об этом более разговору!

Утром, после весёлой, пьяной ночи, казаков разбудили выстрелы. Наступали красные.

– Слухай сюда! – крикнул Григорий, вскочив на коня. – Первую сотню поведу сам! Шашки вон! В атаку, братцы! За мной!

Сотня бесстрашно ринулась в бой.

После смерти брата Григорий утратил всякую жалость к красным, жаждал их крови. Налетев на вражеские позиции, он остервенело рубил красных шашкой, убивая одного за другим. Позабыв про осторожность, Мелехов далеко оторвался от своих казаков, подставился под вражеский огонь.

Казаки догнали его, стащили с коня, повалили на землю:
– Ты что? Убьют ведь!

– Братцы! – Мелехов бился в истерике, корчился в рыданиях. – Нет мне прощенья! Зарубите меня, смерти предайте!

– Видать, навоевался досыта, – сказал командир сотни. – Как очнётся, сажай на коня и вези до дому.

А в лагере красных Мишка Кошевой, греясь у костра, сказал Штокману и Ивану Алексеевичу:
– Ничё-ничё, это мы ишшо посмотрим, чья переважить.

Близились решающие битвы Гражданской войны.